Чехов ошибся: написать о большом своем друге и большом художнике «много» он не успел: его сломил туберкулез. Остались только рассказ «Попрыгунья», — в одном из его героев художник с огорчением узнал себя, — да еще скупые строки писем…

«Лучший русский пейзажист…» Безоговорочные оценки, даже если они исходят от тонкого и умного ценителя, каким был Чехов, всегда немного рискованны. Мы знаем, помним и ценим выдающихся русских пейзажистов дочеховской и чеховской поры (все они представлены в Русском музее), без которых история пейзажной живописи невозможна:  И. К. Айвазовский, А. К. Саврасов, И. И. Шишкин, Ф. А. Васильев, умерший, кстати сказать, в возрасте двадцати трех лет, но оставивший замечательные полотна. Но Антон Павлович по-своему прав: Левитан — одна из главных вершин в русском пейзаже.

Именно Чехов мог написать о нем глубоко, поэтично, душевно — они были в жизни людьми близкими и тонко понимали друг друга. Чехов не успел этого сделать. А потом о великом художнике писали другие: Мария и Михаил Чеховы — сестра и брат писателя, Т. Л. Щепкина-Куперник, ученики художника, многие современные авторы. Лучше, поэтичнее других написал о Левитане Константин Паустовский. Он перевел на язык слов то чувство волнения и счастья, которое испытывает человек в минуты общения с природой, с ее отражением на полотнах Левитана, «желание бросить все — города, заботы, привычный круг людей, и уйти в эту глушь, на берега неизвестных озер, на лесные дороги, где каждый звук слышен так ясно и долго, как на горных вершинах».

Неизвестное озеро… Оно предстает перед нами на незаконченном полотне Левитана и составляет центр экспозиции левитановского зала музея. Картина так и называется — «Озеро». А экспонируемые вокруг нее полтора десятка других пейзажей художника — «Золотая осень. Слободка», «Овраг», «Тишина», «Хмурый день» и другие, — кажется, расположены на пути к этому озеру.

Где же это озеро? В верховьях ли Волги, где на плесах проводил художник долгие часы рассветов и закатов? В Максимовке или Бабкине, что возле Нового Иерусалима, где Левитан прожил несколько лет в веселой компании Чеховых? Может быть, это озеро Удомля под Вышним Волочком, где написана картина «Над вечным покоем»?

Не ищите левитановское озеро на карте России. Его нет. И оно есть: затерялось между лугами и негустыми рощами средней полосы России, воспетой Левитаном с такой необыкновенной силой. Оно вышло из многих озер и прудов и отразило множество виденных художником заводей, тростниковых зарослей, поросших осокой берегов. Оно есть, как есть Россия, как есть ее неповторимая природа, как есть поэзия, без которой картин Левитана не понять.

…К одному из домов в Трехсвятительском переулке Москвы подходили два человека — художник и его ученик. Высокий, в шубе и меховой шапке, художник шел неторопливо и дышал неровно — не справлялось сердце.

— Я хочу вам кое-что показать, — сказал Левитан, когда они вошли в мастерскую. Он повернул к окнам большой эскиз, несколько раз придирчиво проверил, достаточно ли падает на полотно света. Озеро распахнуло на холсте свои просторы, и дальний берег золотился в лучах солнца.
— Не узнаете? — спросил Левитан ученика. — Да ведь это же на тему, что я задавал вам в начале года в классе: «Последняя туча рассеянной бури…» Я давно работаю над этой темой, хотел назвать эту вещь «Русью». Только для такого названия еще много работать надо!
Ученик не заметил в эскизе новых особенностей письма учителя, новых черт, каких прежде не было на полотнах Левитана.   Их   увидел — уже   на   самой   картине — Чехов.
— Вещь эта не закончена, я очень многое хочу вложить в нее, чтобы этот пейзаж стал образом России, — говорил художник другу.
— По-твоему, не закончена, а по-моему, хоть сейчас на выставку, — сказал Чехов и подошел ближе. Мазки Левитана, воссоздающие землю, деревья, домики далекой деревушки, стали здесь гуще, сочнее, чем прежде. Поверхность воды и неба написана легче, прозрачнее. Кисть художника стала поистине виртуозной. Детали опущены — для усиления общего впечатления.
— Как бы ты ни назвал картину, это — Россия, — задумчиво проговорил Антон Павлович.

Вскоре в мастерской Левитана побывал Климент Аркадьевич Тимирязев. Он с интересом осмотрел стоявшие здесь многочисленные полотна и остановился перед «Озером». Художник держал в руках подаренный Тимирязевым оттиск статьи «Фотография и чувство природы». Автор, выдающийся русский ученый, говорил в ней, что фотография, этот молодой еще вид искусства, обогащает эстетические впечатления человека. Тимирязев предсказывал фотографии огромную будущность.

Левитан соглашался с автором статьи. Но как художник всем своим существом чувствовал, что фотография, каких бы технических высот она ни достигла, не сможет сравниться с искусством живописи. Потому что фотография — лишь умерщвленное мгновение жизни природы, один ее остановленный вздох. Пейзаж, созданный кистью живописца, — это симфония человеческих страданий, настроений, это чувство, разложенное на краски и способное восстанавливаться в нашем воображении в новое чувство, такое же острое и сокровенное.

«Протокольная правда никому не нужна, — сказал однажды Левитан Шаляпину. — Важна ваша песня, в которой вы поете лесную или садовую тропинку…».

Тимирязев пристально всматривался в полотно, в далекий берег, освещенный солнцем, в заросли тростника, волнуемого ветром, и как зритель и как естествоиспытатель покорялся силе воображения, силе поэтического восприятия природы, когда она перестает быть грандиозной суммой элементов, атомов, веществ, а превращается в песню, в стихотворение, в давнее, щемящее душу воспоминание…
Работа над картиной продвигалась медленно, все медленнее. Сердце не стучало, а «дуло», как выразился пользовавший Левитана Чехов. Весной 1900 года, простудившись в Химках во время занятий с учениками, Левитан слег.

— Дайте мне только выздороветь, — говорил он Чехову, художнику и близкому другу Нестерову, — я совсем по-иному буду писать, вот увидите, лучше! И закончу «Русь»!..
А когда в конце лета того же года Нестеров, находясь во Франции, вошел в русский отдел Всемирной выставки в Париже, картины Левитана, и среди них «Озеро», были увиты черным крепом. Левитан скончался, не дожив и до сорока лет.

Как у большинства пейзажистов, на полотнах Левитана нет «героя», нет человека. Об этом задумался наш современник советский поэт А. Вергелис:

В центре этой широкой панорамы — темное пятно: тень от тучи; может быть — последней тучи рассеянной бури, прошумевшей над благодатной землей. Тень еще бежит по земле. Она похожа на голову бешено мчащейся лошади. Она пронесется мимо светлой тенью, небесным скакуном; но кто знает, не останется ли после нее, после отгремевшей бури незаметный равнодушному глазу след — прибитая трава, сломанный стебель с опавшими листьями, шрам на влажной земле, по которому побежит тонкий ручеек прозрачных слез?

Таково «Озеро», такова «Русь». Есть в этой картине что-то эпически   величавое,   могучее.   Ее  можно   поставить  рядом с гениальной картиной Левитана «Над вечным покоем», где нет покоя, где дуют холодные ветры тревоги (картина находится в Третьяковской галерее). «Над вечным покоем» — не пейзаж даже, а скорее реквием человеческого страдания, душевного смятения, одиночества. В «Озере» эти чувства утоляются. Силы земли, солнечный свет, ветер прозрачной и свежей осени утверждают жизнь, ее продолжение, ее стремление вперед. Эта душевная бодрость, эта живущая в красках надежда созвучны светлой вере пушкинской строки, положенной в основу избранной Левитаном темы. Тут тоже — людские судьбы, «хоть ими здесь пропитан только воздух».