Сначала в новое заведение решили принимать только дочерей богатых дворянских фамилий. Но вскоре положение изменилось. Жесткие условия жизни, определенные Екатериной II, — строгая изоляция от внешнего мира, обязательность двенадцатилетней непрерывной разлуки детей с родными — расхолаживали богатых родителей. Зато неимущих дворянских семей, мечтавших отдать девочек в новое училище, оказалось много. Для них благотворительный характер заведения (содержание на полном государственном обеспечении) выглядел особенно заманчивым. Вскоре пятьдесят девочек в возрасте от четырех до шести лет были зачислены в Смольный институт.

Учиться им предстояло многому. Девочки изучали «правила воспитания, благонравия, обхождения и чистоты, российский и четыре иностранных языка, рисование, арифметику, танцевание, а также надлежащие особливо женскому полу упражнения и рукоделия». Затем прибавились история, география, физика, архитектура, токарное ремесло и «приучение к домостроительству». Девушки должны были стать самыми образованными людьми среди современниц.

Дни были похожи один на другой. Как большого праздника девочки ждали «собраний»: в те дни к ним приезжали именитые гости и даже иностранцы, чтобы взглянуть, как воспитываются будущие «первые дамы» России. Эти «собрания» устраивались для того, чтобы «придать девицам надлежащую и приличную смелость в поведении». А потом «собрания» стали еще интереснее: в такие вечера давались концерты и спектакли.

«Виновником» таких развлечений оказался... Вольтер. Переписываясь с Екатериной, он давал ей различные советы, среди них о том, как лучше просвещать народ. Здесь важную роль он отводил сценическому искусству.

Тогда в Смольном монастыре стали появляться новые люди — одним из первых оказался здесь Иван Афанасьевич Дмитревский, руководитель и актер первого русского публичного театра, талантливый театральный педагог.

О его артистических успехах за границей, куда он был направлен, чтобы набрать актеров для французской труппы в Петербурге, ходили легенды.

— Слышали, как Иван-то Афанасьич в Лондоне самого великого Гаррика победил? — шептались воспитанницы. — Говорят, будто однажды на обеде у знаменитого английского артиста речь зашла о сценическом притворчестве: сам-то Гаррик мог краснеть и бледнеть по желанию, а то вдруг, во время смеха, залиться обильными слезами. Дмитревский сидел, слушал, да вдруг как задрожит, залепечет какие-то слова невнятные, да и упади бледный, как покойник, в глубокое кресло. Все, конечно, вскочили, кинулись помогать, кто с водой тянется, кто с нюхательной солью, а Иван Афанасьич поднялся, как ни в чем не бывало, засмеялся и весело уселся за стол!

— А сказывали, как он Дмитрия Самозванца играет или в «Мизантропе» господина Мольера! Чудо!..
Одним словом, девочек обучал первый в России учитель сценической игры. И хоть самим-то воспитанницам предстояло играть на французском языке, они все же воспринимали у Дмитревского русскую школу сценического искусства: их воспитатель был соратником Федора Волкова, учителем плеяды первых русских артистов. Пышные спектакли готовились воспитанницами в 1772 — 1773 годах — первые питомицы Смольного монастыря подросли. Французские комедии и комические оперы ставились на широкую ногу. Роли из музыкальных спектаклей репетировал с девочками Пьетро Чезарио, танцам обучали лучшие балетмейстеры столичных трупп, костюмы шились придворного театра портным Жераром, даже театральный парикмахер Иозеф Жервье трогал ловкой гребенкой девичьи волосы.
В большом двухсветном зале готовили сцену.

И вот начался спектакль — комическая опера Киампи «Капризы   любви,   или   Нинетта   при   дворе».   Нинетта — воспитанница Хованская, ее возлюбленный Кола — воспитанница Хрущева.
После представления Екатерина II подозвала к себе художника Левицкого.
— Дмитрий Григорьевич, понравились тебе наши воспитанницы?
— Они превосходные артистки, — ответил Левицкий с  поклоном.   Он  чувствовал,  что  вопрос  задан  неспроста.
— Нам бы хотелось, — продолжала Екатерина, — чтобы ты сделал портреты лучших из них, которые особенно преуспели в танцах и пении. Список отмеченных нами воспитанниц передаст Иван Иванович Бецкой.
И художник приступил к работе.

Незадолго перед этими событиями Дмитрий Григорьевич Левицкий удостоился звания академика — за исполненный им портрет Александра Филипповича Кокоринова, видного русского архитектора, ректора Академии художеств, руководителя ее архитектурного класса. Портрет этот вместе со «смолянками» находится в зале Русского музея, посвященном Левицкому. Современники вспоминают о Кокоринове как о добром, просвещенном и гуманном человеке. Правой рукой Кокоринов указывает на лежащий на столе план Академии художеств, на лучший свой проект. В лице героя портрета нет официальности, скорее — усталость и задумчивость.

Смолянок Левицкий видел и прежде чем побывал на их спектаклях — в Эрмитаже, куда они приезжали по Неве на шлюпках. Девушки судили о картинах с несомненным пониманием искусства. Художник встречал их и в Летнем саду во время прогулки, когда они, охотно отвечая на вопросы гуляющих дам и господ, толковали об установленной в саду скульптуре, о мифологии. Началом серии портретов смолянок надо считать портрет Ф. Ржевской и А. Давыдовой, написанный в 1771 — 1772 годах. Девочки изображены не в театральных, а в форменных платьях. Это еще не театральная сюита художника — только как бы пробный портрет.

Через год после создания этого первого портрета он получил список девушек, наиболее преуспевших в танцах, пении, прочих занятиях, и начал писать их. Левицкий мог, как поступали иные из его предшественников, ограничить свою задачу внешним сходством, передачей лиц и костюмов. Он стремился достичь и достиг большего: показал девушек в движении. в действии, глубоко им свойственном, в характерной для них обстановке. Живописец пошел дальше: в чертах девушек видны характеры, элементы личности и то незримое, тонкое, неуловимое качество человека, которое мы зовем обаянием. С картин-портретов Левицкого говорит эпоха.

Девушек обучали «танцеванию», драматической игре, изящным манерам. Все это запечатлено художником в портрете Екатерины Нелидовой. Современники утверждают, что Нелидова была яркой, талантливой танцовщицей, а в жизни — обаятельной, остроумной девушкой. Именно такой и предстает она на портрете. Жизнерадостность, кокетливая  веселость  придают   портрету  особенное  очарование.
Е. Хованская и Е. Хрущева разыгрывают комическую пастораль. Хрущева запечатлена в мужской роли — девушка славилась среди подруг умением перевоплощаться в мужское обличье. Художник не скрывает ее некрасивых черт, некоторой скованности и робости Хованской, но портрет пленителен свежестью запечатленной в нем юности.

Глафира Алымова уверенно играет на арфе. Она улыбается. Позируя, она не думала о том, что ее улыбка перешагнет века и встретится с нашими взглядами. Кажется, будто звучит старинная музыка Рамо, потрескивают свечи в серебряных подсвечниках и дамы в пышных кринолинах вступают в медленное течение танца. Алымова улыбается. И руки ее, едва прикасаясь к струнам, замерли в своем неторопливом взлете.

На другом портрете — Екатерина Молчанова. Левицкий написал девушку в кресле с книгой в руках, а перед ней — физические приборы. Молчанова чувствует себя среди них уверенно и спокойно. Она читает их сигналы, робкие послания еще не раскрытой науки будущего. Горделивое ощущение знаний сквозит в ее улыбке.

Современница Кулибина, читательница Ломоносова, эта девушка могла бы — кто знает? — еще двести лет назад явиться предшественницей Софьи Ковалевской. Но Молчанова не стала ученым: ее готовили во фрейлины. Физические приборы остаются на портрете в тени. Художник запечатлел одну из ласточек Смольного монастыря, которая еще не знает, как невысок будет ее жизненный полет.

Девушки на полотнах Левицкого танцуют, поют, играют на музыкальных инструментах, обращаются к зрителям или просто улыбаются, радуясь своей весне. Художник виртуозно передает ткань и шитье платьев, воздушный передничек Хованской.  С удивительным искусством  воспроизведен на холсте костюм Нелидовой. Художник владеет богатейшей гаммой зеленого цвета и его оттенков: изумрудного, серо-зеленоватого, зеленовато-палевого. Портретисту дороги в картине не только каждая черточка лица, поворот фигуры, но и любая мелочь, свет и тени, переливы тканей, различимые на заднем плане наивные театральные декорации. Все это слагается в изобразительную оду красоте, юности, свежести, человеческой весне.

Левицкий писал портреты смолянок около пяти лет. Сегодня   они — драгоценнейшие   полотна   Русского   музея.

До революции портреты смолянок находились в Большом Петергофском дворце. Здесь в самом начале нашего века увидела их недавняя выпускница Академии художеств Анна Остроумова-Лебедева. Прежде она знала эти картины лишь в репродукциях — они были малодоступны даже для профессиональных художников, широкая же публика не могла их видеть совсем.

Первое знакомство с Левицким потрясло молодую художницу. Она даже начала писать портрет своей сестры Лили, во всем следуя великому живописцу. Сестра мужественно и долго позировала, подражая танцующей смолянке... Остроумова-Лебедева считала работу неудавшейся и никогда не выставляла ее. Но впечатление от встречи с великим мастером восемнадцатого века сохранилось на всю жизнь.

В 1905 году в Петербурге открылась выставка русского портрета, и полотнами Левицкого восхищенно любовался Валентин Александрович Серов. Он долго стоял перед «смолянками», пораженный, взволнованный. «Ни перед одним произведением не испытывал я такого потрясения, — сказал Серов. — Это лучшие русские портреты, для нас, художников, — откровение...».

Понадобилось сто тридцать лет, чтобы полотна Левицкого встретились с подлинными ценителями — художниками. И полтора столетия — чтобы радость встречи с картинами могли испытать миллионы зрителей.